САША

[dochekh]

Здорово! А как бы посмотреть?

[Timur]

В память о Саше размещаю здесь главу книги Викторо Кирносова "Базар-вокзал или в ожидании горячей воды", главу о Саше, выступающего здесь под псевдонимом Михайловский. Полный текст книги находится по адресу: http://zhurnal.lib.ru/k/kirnosow_w_w/baz-vok12.shtml

Туман наплыл, видно совсем плохо стало. Но летчики, молодцы, точно на полосу попали, не промахнулись. Попрыгал самолет по камушкам, застыл как раз напротив балка с палаткой. Открыли мы дверцу, смотрим и глазам не верим. Перед нами стоит генерал царской армии, а рядом с ним по стойке смирно команда вытянулась в штормовках, в телогрейках. Генерал настоящий. Здоровый такой, толстый, с бородой, в военной царской фуражке, очень на Деникина смахивает. Погоны с аксельбантами. Шинель до пола. Настоящий живой генерал, с саблей у пояса. Я чуть не свихнулся. После трехчасовой экскурсии над Кольской галереей, в глазах у меня рябило, и тут – живой генерал русской армии из Первой Мировой войны! Вылез из самолета Алексеич и генерал ему рапорт отдал: "Ваша честь, разрешите доложить. По случаю прибытия высокопоставленных лиц караул построен, стол накрыт, пол подметен…" Алексеич нисколько не удивился: "Михайловский, не может без эффектов".
Саша Михайловский, старший геолог, каждое лето торчал на Боллоурте, - изучал, исследовал, копался, искал, а заодно и исполнял функцию сторожа загадочной территории. Отчего-то нравилось ему это место. Дедушка у него служил офицером в царской армии и Михайловский умудрился сохранить, как домашнюю реликвию его шинель и фуражку. А на поясе висел настоящий самурайский меч. В темноте я его за саблю принял. Люди, нас встречающие, оказались командой Лешиных дельтапланеристов. Два дельтаплана тут же на полосе стояли на колесиках. Один фирменный двухместный, с французским мотором, другой самодельный с мотоциклетным движком. Леша с командой экспериментировал, объекты снимал. Самолет бензин жрет литрами. А дельтаплану на сто км лету горючего всего литров пять требуется. Экономия. Леша, он же энтузиаст-воздухоплаватель, не даром авиационный закончил, только со зрением ему не повезло, не пустили в пилоты, забраковали. Алексеич частенько его подкалывал: "Эх, если б ты знала, как тоскуют руки по штурвалу".
Ночь мы провели в палатке десятиместной вместе с командой дельтапланеристов. И не очень-то остались в восторге - грязновато, сыровато, армейским духом несло. Одним словом – опять скотобаза!

На следующий день Алексеич обратился к Михайловскому: "Послушайте, Саша, мы видели недалеко отсюда два домика. Что это за строения? Можно там поселиться?"
- Это Шуурурта, бывший поселок геологов. Жилье свободное, пустует с 1955 года. Только вам придется каждое утро 2 км на полосу топать.
Пошли домики смотреть. Дорога вездеходная по сопке вилась и мы по мху, как по паласу цветному ступали. Неожиданно она в тундровый березнячок нырнула и мы среди карликовых игрушечных березок пошли. Начал можжевельник попадаться, но какой! Стволы толстые крученые, но низенькие, не выше пояса. А тут и грибы пошли. Я таких плантаций боровиков даже во сне не видел. Просто россыпи несметные. Алексеич, подмосковный грибник, аж затрясся весь. Представьте ровный ковер из тонкого твердого мха, усыпанный, на сколько глаз хватает, бурыми шляпками. И ни одного червивого. Там же в тундре все стерильно. Посреди этого рая стояли на бугорке два домика бревенчатых. Рядом речушка прозрачная среди камушков журчала и ручеек в нее изумрудный впадал. А ручеек в двух метрах от дома, прямо из под земли ключом бил. Ну сказка, она и есть сказка. Избы оказались хоть и старые, но крепкие, бревенчатые, оставленные когда-то давно рабочими геологами. На этом месте в пятидесятых годах лагерь геологический находился. Вдалеке остатки балков, сарайчиков виднелись. Мы к ним направились. Так и есть, старая геологическая база. Рация поломанная валялась, батареи к ней раскуроченные. Бутылка. Я поднял, глазам не поверил. Четвертинка старинная. На стекле надпись литая рельефная "Водка московская. СОВНАРХОЗ". Бочки железные из под горючего разбросаны, почти не ржавые, победитовые наконечники от бура, рукавицы рваные строительные валялись. И все это лежало нетронутое временем, как будто это место только вчера покинули, а не сорок лет назад.
Первым делом мы привели в порядок избу. Нашли толь. Дырки на крыше заделали. Михайловский печку нам выделил из нержавейки. Маленькая печурка самодельная размером в полметра, но греет исправно. Дров жрет мало, накаляется до вишневого цвета и греет. И готовить на ней можно.
В домике поселились вчетвером: Алексеич, Катька, Леша и я. (Мустафу, к моему глубокому огорчению, на Кольский не взяли). Помещение просторное. Посреди печурка на камнях стояла, у стен нары. Ночью прохладно, но спальники у нас меховые, геологические, да к тому же от печки тепло шло. Мы ее вечером разожжем, ужин приготовим. Угли в ней всю ночь тлеют, тепло распространяют. Жить можно.

Каждое утро мы топали на полосу. АН-2 пока не прилетал из-за непогоды. Зато дельтапланеристы резвились вовсю. Леша с ними летал, объекты фотографировал. Под мышку аккумулятор от мотороллера зажмет, одной рукой АФА держит, другой в стойку вцепится, чтоб не вывалиться ненароком. Прямо эквилибрист. Пытался и меня уговорить покататься, только я чего-то особого желания не испытывал. Мы с Алексеичем по полосе бродили и кеониты собирали. Михайловский камушки серые нам показал с белыми крестиками, бабочками, квадратиками на сколах. Оказывается такими камушками драгоценными вся полоса была усыпана. Самолет, когда садился, своими колесами гравий разбрасывал, колол. И мы с Алексеичем бродили, вроде тех курортников, которые на берегу моря "куриного божка" выискивают. Камушки действительно попадались просто уникальные. Совершенно ровные мальтийские кресты, или бабочки четырехкрылые, абсолютно симметричные. Просто невозможно было представить, что их природа сотворила, до того все ровно.
Надо сказать, что тундра меня просто потрясла. Нога человека здесь не ступала, это точно. Песцы бегали, чернобурки живые. В пяти метрах от тебя пробегает, гад, совершенно не боится. Умную мордочку в твою сторону повернет, облает: "Тяв-тяв! Кто ты такой? Геолог? Камушки ищешь? Дурачок! Тяв-тяв!" Места совершенно нетронутые. Рыбы в озерах, в речушках несметное количество: нельмы, хариусы, форель. В одном озере щуки водились. Михайловский с Димой дельтапланеристом-охотником соревнование устроили, кто больше щук беспрерывно выловит. Бросает Дима блесну, щука хватает, он ее на берег вытаскивает. Потом очередь Михайловского наступает, тот вытаскивает. И так они по очереди спиннинг закидывают, пока у кого-нибудь рыбина не сорвется. Михайловский 23 раза подряд вытащил, Дима только 17.
Олени к нам на полосу приходили. Но близко не подпускали, держались метрах в ста. Полудикие олени. Но я же вегетарианец. Положил в руку кусок хлебушка и пошел к стаду. "Бяш-бяш!" И одна олениха подошла, хлеб с рук теплыми губами взяла, не испугалась.
Походка наша изменилась, стала походить на кошачью, потому что всю дорогу ходишь по земле, как по ковру персидскому. Камушки вокруг мелкие, разноцветные. Со временем они друг к другу притерлись, утрамбовались, на них мох нарос, лишайнички. После дождя цвет у них резко играет, переливается, прямо как в детском калейдоскопе. Особенно белые камушки высвечивались, чистый кварц. Поднимешь такой кусочек сахара, а на нем микроцветочек цветет, бледно-розовый лишайничек.
Березки карликовые крученые торчат. Листики на них с рублик юбилейный.
Речушка, которая рядом с нашим домом протекала, мелкая по колено и в длину метров пять. Зашел я в нее босой и вдруг вижу какие-то огромные палки в ноги тыкаются за волосики хватают. Сердце екнуло. Чуть не помер со страха. Оказалось хариусы, сантиметров по тридцать. Они людей ни разу не встречали. Видно, когда зверье речку переходит вброд, рыбки на их ноги кидаются, думают, что водоросли. Я для них тоже, вроде зверюшки неведомой оказался. Зашла зверюшка в воду, надо ее попробовать, вдруг съедобная. Абсолютно дикие, нетронутые места. И чувствовалась в этих местах какая-то неведомая живая сила. Прожили мы две недели и как-то в палатке у дельтапланеристов зашел разговор мистический. Петя, пилот-механик, спросил, как бы в шутку: "Послушайте, друзья, а вам не кажется что за нами постоянно кто-то следит?" И тут всех прорвало: "Точно! Наблюдают, смотрят, выслеживают". Как будто до этого каждый свое чувство скрывал, чтобы его за сумасшедшего не приняли. (Мания преследования налицо). Действительно, странное чувство испытываешь, особенно, когда один идешь. Сзади чувствуешь взгляд, резко оборачиваешься – никого нет. Дальше идешь, опять в спину кто-то смотрит, но не злобно, просто наблюдает с любопытством.





МИХАЙЛОВСКИЙ.
Семь лет он непрерывно приезжал на Цицныкуру-Боллоурту, хотя были и другие места, не хуже. Всеми правдами и неправдами он пробивал себе полевые командировки именно в это место. Почему его сюда тянуло, никто не понимал. Жил он здесь порой совершенно один по несколько месяцев. Забредали к нему охотники, лопари-оленеводы, но чаще всего наведывались ученые люди из управлений и академий. Кольский уже тогда хотели сделать геологическим заповедником. Очень много этот полуостров хранил в себе тайн, загадок. Здесь, например, были обнаружены ряд минералов, которые, по предположениям ученых, не могли образоваться в природных естественных условиях, а только в искусственных. Так кто же тогда их здесь создавал миллионы лет назад? Кто здесь экспериментировал? Высшие цивилизации? Гуманоиды? Ангелы? Здесь явно чувствовалось чье-то неведомое присутствие. *(Есть гипотеза, что в глубокой древности в Ледовитом океане существовал материк Арктида, населенный нашими предками, славными ариями, божественным народом, достигшем вершин в науке, в искусстве, в культуре). Человек, попав сюда, как бы оказывался на другой планете. Сашка особо не ломал голову над происхождением загадочных минералов. Он был просто влюблен в этот уголок земли. Это была его зона. Он был ее сталкером. Может быть именно здесь он впервые повесил на шею крестик, не по суеверию, а по убеждению. Возможно, что только здесь, в центре Кольского, он чувствовал некое присутствие неведомого и, надо отдать ему должное, бережно хранил этот мир. Без нужды не грабил его, не истреблял. Хотя пострелять Сашка любил. Мальчишеская страсть к оружию сохранилась с раннего детства и не угасла до зрелого возраста. Кустарь-одиночка, он умудрился смастерить самодельный пистолет с настоящим барабаном, очень смахивающий на первые образцы "смитвессона", но больше похожий на кулацкий обрез. Каждый вечер он палил по пустым бочкам, набивал руку. Именно набивал. Потому что отдача от его самопала была убойной. К оружию он был явно не равнодушен. Однажды он снял со старого, подбитого немецкого самолета ржавый крупнокалиберный пулемет и сумел привезти его в Москву. Почистил, установил на балконе. Другой раз нашел ящик гранат-лимонок. Снял с них взрыватели, выварил тол. Вместо взрывателей вставил зажигалки и полученные сувениры раздарил всем своим друзьям. Была еще у него одна страсть. Сашка любил заниматься ювелирным ремеслом. Полудрагоценные камушки, найденные в экспедициях, он вставлял в самодельные кулоны, перстни, серьги, которые отливал из серебра. Серебро он добывал из контактов. Повсюду на Кольском были разбросаны старые заброшенные буровые вышки или разбитые, еще с войны, самолеты. Сашка старательно выкручивал со ржавых рубильников беленькие серебряные кружочки-контакты (не пропадать же добру), переплавлял их и делал шедевры. В нем безусловно был спрятан талант народного умельца. И надо прямо сказать, что талант свой он в землю не закопал… Не забывал он и об основной работе геолога. В геологию он попал скорее потому, чтобы поддержать старинные фамильные традиции. И в этой области он преуспел, много чего знал о минералах, самоцветах, месторождениях. Впрочем, академик из него вряд ли получился бы, не смотря на семейные связи. В его душе всегда присутствовал бродяжий дух. А какой из бродяги академик?

Но вернемся к нашим подозрениям по поводу таинственной всеохватывающей слежке. Как только каждый выговорился по поводу своего чувства мании преследования, все посмотрели на Михайловского, как тот объяснит данный феномен.
"В прошлом году, - начал Сашка свой рассказ, - приехала ко мне на точку одна пожилая мадам из Академии Наук. Дама непробиваемая, строго придерживающяяся твердых материалистических принципов. А у меня здесь как раз объявился "лопаренок".
- Какой лопаренок? - разинули мы рты.
Сашка спокойно продолжал: "Это я его так окрестил. Местный дух, бес, божок, материализованный в человечка. Да я толком и сам не знаю, кто он такой на самом деле. Здесь аномальные, вернее анормальные вещи надо принимать просто, как они есть и вопросов лишних не задавать, а то запросто свихнешься. Пошел я за водой вон к тому ручью. Стал воду набирать. Чувствую сзади чей-то взгляд. Оборачиваюсь, смотрю стоит. Низенького росточка, метр двадцать примерно, в рваной залатанной кухлянке, в шапке драной. Стоит человечек, улыбается и клыки желтые торчат. Лицо обросшее, грязное в морщинках. Я его хорошо рассмотрел. Сначала подумал, что глюки начались. Но водки уже целый месяц не пил. Вроде не с чего с ума сходить. Да если и пью, то до чертиков никогда не напиваюсь. Отвернулся перекрестился, опять глянул – исчез Лопаренок. Несколько раз я его еще видел. То он вдалеке пройдет, то у балка окажется. Постоит, постоит - исчезнет. Главное я не испугался, потому что никакой агрессии он не проявлял.
В это самое время прилетает "борт" и оставляет на неделю мне строгую мадам из Академии. Ей для диссертации материала не хватало. Стала она ходить в круговые маршруты. На второй день прибежала в явном помешательстве: "Видела, видела! Саша, у меня галлюцинации! Я заболела. Вызывайте самолет. Видела карлика, который на глазах исчез…"
- Лапаренка, что ли? – спрашиваю ее.
- Как, - вопит она в ужасе, - и у вас галлюцинации? Срочно вызывайте самолет!
И в обморок – бултых! Побрызгал я на нее водичкой. Очнулась. "Успокойтесь, - говорю ей, - никакая это не галлюцинация, а просто пока еще необъяснимый феномен". Короче успокоил ее как мог. Рассказал еще всякие случаи. Интересно за человеком наблюдать, когда из него крутой атеизм выветривается. Но все равно она не поняла, сидела в балке два дня безвылазно, пока самолет не прилетел…"
Сашка закончил свой рассказ.
- А где сейчас Лопаренок? - Леша спросил.
- Пропал. Так с тех пор больше не появлялся. Здесь вообще стран-
ное место. Если что-то теряется, то через пару недель обязательно находится. В прошлом месяце выпал у меня нож, и затерялся во мху. Через неделю иду, чувствую, надо сесть, отдохнуть. Сажусь и вижу мой нож среди камушков лежит. Вот он, родимый.
Сашка вытащил из кожаного чехла аккуратный ножичек, и, как вещественное доказательство, продемонстрировал публике.

Через неделю Михайловский, местный "сталкер", повел нас на экскурсию по своей "зоне". Рано утром он всех нас поднял и мы потопали. Сначала он привел нас во впадину на дне которой лежали огромные каменные яйца, как будто оставшиеся еще от доисторических ящеров. Но яйца образовались естественным геологическим процессом. Сашка расколол одно из них своим молотком. Внутри яйца оказались темные кристаллы, похожие на черное вулканическое стекло. Затем Сашка привел нас в "Сахарное" ущелье. Небольшая ложбинка метров в пять высотой. Стены у этого ущельица были выложены из громадных кварцевых валунов, совершенно белого цвета. Невероятно! Среди моря зеленого мха высвечивались абсолютно белые каменные глыбы между которыми змеился узкий проход. Я обнял сахарный камень и неожиданно ощутил прохладную свежесть, как от глыбы льда, только немного помягче.
Следующий объект нашей экскурсии по "зоне" оказался "Ставролитовый" холм. По дороге к нему я спросил Михайловского насчет драгоценных камушков.
- Есть?
- Полно! – был ответ. – особенно гранатов.
- Где? Где? – заорали мы хором.
Сашка выдержал многозначительную паузу, затем молча подошел к первому попавшемуся серому валуну, на котором, как бородавки, торчали каменные наросты. Стукнул молотком, отбил один нарост и показал нам внутри его красноватые кристаллики.
- Это и есть гранат, только немного окисленный. Можно найти и совершенно чистые, ювелирные, - пояснил он.
Вся возвышенность на "Ставролитовом" холме оказалась усыпана серыми плоскими камнями с серебристым отливом. Весь холм сверкал от этого белым, лунным светом. Но что было самое поразительное, в каждом серебряном камушке во множестве виднелись вкрапления - черные косые "андреевские" крестики разной величины и формы. Зрелище было настолько нереальным, казалось, будто мы попали на склад какого-то художественного комбината. Михайловский рассказал хохму: "Ватикан за доллары закупает наши ставролиты, вставляет их в орнаменты католических храмов. Недавно местный буровик Яша Козлов учудил. Насобирал ставролитов целую кучу, в Кировск отвез. На дверь общежития приколотил сначала "Х", потом "У". С "Й" у него загвоздочка вышла. Пришлось "Й" из двух камушков составлять… А если серьезно, очень трудно абсолютно ровный крест найти, чтобы точный угол в 90 градусов соблюдался. Трудно, но можно. Кто такой крест найдет, тому (по местным поверьям) всю жизнь везти будет". – Заключил он с серьезным видом свой рассказ.
Мы стали рыться в каменных россыпях, как очумелые. Мне на глаза попалась здоровая глыба со множеством мелких крестиков. И тут я каким-то нутром почувствовал, что нашел! Абсолютно ровный прямой крест, правда маленький. Сашка помог мне его выбить из толстого куска. "Маленькое, но все же счастье" – поздравил он меня. Мы насобирали камней, сколько могли унести, а глыбы попадались килограмм по 50. Назад Сашка повел нас другой дорогой через "Взрывной" карьер. Вот еще одно место непонятное. На вершине сопочки громадная воронка-кратер. Но она уж точно искусственного происхождения. Когда-то здесь геологи орудовали, грунт бурили. Рядом заброшенная буровая вышка торчала. Потом, видно, надоело им бурить и они громадный заряд аммонала заложили и рванули. А может и вовсе атомную бомбу взорвали! Но что самое любопытное на дне этого искусственного кратера озеро образовалось с небесно голубой водой, абсолютно прозрачное. Сашка поднял булыжник белого кварца и точно в середину попал. "Смотрите!" Камень в воду врезался и стал зигзагами погружаться. Долго погружался и, наконец, лег на дно. И только тут мы осознали, какая глубина у этого озера! Метров пятнадцать, не меньше. Видимость была стопроцентная. Белый булыжник отчетливо выделялся среди других камней. Михайловский спустился к разбитой вышке, что-то отковырял, оказалось победитовый наконечник от бура. Сунул в свой вещмешок: "Пригодится". После чего, все мы, нагруженные ставролитами, побрели, наконец, домой на полосу. На этом коллективная экскурсия по "зоне" закончилась.
Михайловский, конечно, пудрил нам мозги. С одной стороны пудрил, а с другой стороны я сам многие чудеса наблюдал в действительности. И выходило, что не очень-то и пудрил. Просто он сам в состоянии тундрового очарования находился, обжился здесь и свой кайф ловил.
Неделю спустя Леша потерял боек от ракетопускателя. Он себе самодельную ракетницу смастерил. В трубку металлическую пипочку железную размером в полспички вставил. Заряжался в трубку патрон - удар по камню! Пипочка в капсюль попадала. Бабах! – ракета в воздухе. Вот эта самая пипочка у него в мох упала и затерялась. А без нее не выстрелишь. Леша и гвоздик пробовал приспособить, и камушек вставлял, просто стучал – никакой реакции. Он же без ракетницы, как без рук. Если кто в туалет пойдет и на полчаса задержится, Леша первый кидался на поиски, ракеты пускал. Загоревал Леша, а через неделю присел на мох отдохнуть, на ладонь облокотился и укололся – пипочка от ракетницы тут как тут. А это уже факт, а не фантазии Михайловского.
Это сейчас мы можем сидеть в Москве, удивляться тундровым чудесам. А в тундре ничему не удивляешься, там просто попадаешь в это поле чудес, поле непонятной жизни, где местные законы действуют необъяснимые. Идешь, видишь, каменная стенка торчит, как будто кладка. Ну не может такого быть в природе, что бы так ровно эту кладку выложить. Плиты идеально друг к другу подогнаны. Хотя Леша пробовал объяснить, что это, мол, так лава застывала, ровными потоками накатывала и застывала. Но уж больно стенка получилась гладкая и четкая. Каменщик даже так ровно не выложит.
Что говорить, загадочное место эта Кольская тундра. Здесь все время хочется ходить, потому что свобода для души – просторы, просторы и никого из людей нет. Идешь и все время местность меняется. Десять метров буквально проходишь и уже другая местность, другие краски, другой вид, все другое. Идешь, вдруг видишь: камни из земли торчат, словно зубья, вроде ежей противотанковых. Прямо динозавр в землю зарылся и зубцы его торчат в разные стороны. Озера вообще бесподобные. Встречаешь озеро. Явно глубокое, дна не видно, несмотря на прозрачность. Рядом опять озеро, широкое, метров двести шириной, но мелкое, все в торчащих камушках круглых, а на дне песочек мелкий. И ты все это озеро по камушкам переходишь. И главное озера все цветные. Опять непонятно отчего. Вода-то бесцветная, одинаковая всюду? Несколько раз я попадал на аномальные участки. Идешь, идешь и, вдруг, внутри будто тормоз срабатывает – стоп! Останавливаюсь, вижу, нахожусь в кругу. Метров тридцать в диаметре круг и я точно посередине стою. В круге этом мох не растет. Вернее он какого-то темного цвета. Камни черноватые, и вся эта круглая площадка, как будто в землю вдавлена гигантским молотом. Как будто кто-то специально здесь катками асфальтными камушки утрамбовывал, а потом шлифовал… Чудные места.

Начались съемочные будни. Погода установилась ясная, летная. Каждое утро прилетал АН-2. Мы настраивали аппаратуру и снимали всю эту сказку, распростертую внизу.
"Здесь небо низкое, болота золотятся,
А если выше, все в игрушечной резьбе…"
Как-то снимали Терский берег Кандалакшского залива. Под нами простирались вишневые воды Белого моря с гранитными островами. Сверху, сквозь прозрачную воду, можно было видеть, как некоторые подводные камни подходят к самой поверхности воды. Иногда ветерок поднимал рябь. Море тут же меняло цвет на темно-синий, покрывалось пенными лоскутками. Пока самолет порхал над водой, в моей голове крутилась назойливая мысль: "Если мы грохнемся - сразу утонем или какое-то время самолет на плаву продержится. Если продержится, можно успеть доплыть до островка. На нем хоть и пусто, зато бревно вон лежит. Можно до прихода спасателей костер развести. Есть шанс выкрутиться". Это я к тому, что в полете героем себя особо не чувствовал, часто и мандраж бил, особенно, когда поднимался ветер и самолетик трепало из стороны в сторону. На обратном пути старший пилот Аркадьич дал мне порулить самолетом. Я сел рядом с ним в кресло, взялся за торчащую палку, называемую штурвалом.
- На приборы внимания не обращай. Держи вон на ту сопочку, - указал Аркадьич на черневшую возвышенность на горизонте. Затем откинулся, закрыл глаза и задремал.
Я старался держаться заданного курса. Поначалу самолет сильно качало. Но потом я приспособился, перестал резко дергать штурвал и он полетел ровнее. Все оказалось просто. Потянешь палку на себя - самолет идет вверх. От себя – вниз. Влево – летит влево. Вправо – поворачивает вправо. Долетел я до сопочки, разбудил Аркадьича.

- Прилетели, Аркадьич.
- Как, уже? Молодец, – похвалил он, - иди, отдохни теперь.
Я гордый ввалился в салон и тут же затих. Наша съемочная команда спокойно кимарила на боковых стульчиках. Моего мастерства пилотажа никто не оценил.
На следующий день самолет захватил Михайловский. Ему тоже надо было снять объект. Где-то еще в тридцатых годах в тундре разбился АНТ и погиб летчик Лопаткин. Рядом с местом катастрофы находилось озеро, которое со временем так и стало называться, озером Лопаткина. До сих пор остатки аэроплана лежали в тундре. Местные следопыты решили вывезти и восстановить самолет. Мы сняли обломки фюзеляжа и полетели проведать солдат на радиорелейную точку. Среди тундры торчала антенна, три домика, в котором жили два солдата и прапорщик. Подлетая к точке, мы увидели, как от домиков отделилась грузовая машина и помчалась на место нашей посадки. АН-2 сел на самодельную полосу. Вокруг валялись какие-то ящики, части аппаратов, приборов. Первым выскочил из самолета Михайловский с плоскогубцами и отверткой в руках. Тут же кинулся разбирать аппаратуру. В мгновенье ока он открутил танковые часы и до приезда грузовика успел отвинтить еще пару непонятных по назначению приборов. "Пригодиться" - удовлетворенно выдал Сашка свое любимое словечко. Подкатил грузовик. Из кабины вылез прапорщик с солдатом, кинулись к нам обниматься. Они на этой точке ровно полгода кантовались, людей не видели. Прилет самолета для них – праздник. Летчики им отдали мешок с почтой. Закурили. Они нам: "Медвежатины хотите? Вчера медведя завалили!"
- Некогда, лететь пора, - огорчил их Аркадьич. – У нас всего пять минут времени.
Тем временем второй пилот Миша в кустики удалился и ровно через пять минут принес полный пакет молодых, как огурчики, белых грибов. А я за эти пять минут насобирал рогов целую гору. Недавно здесь лопари останавливались, рога у бедных животных отпиливали. Нагрузились сувенирами, домой полетели. При посадке ЧП случилось. Дельтапланеристы на полосу ориентир выкатили, стойку в виде пирамиды из досок сколоченную. Наш АН-2 крылом прямо в нее и впаялся. В крыле дыра с ладонь. Оказывается крыло у АН-2 материей обтянуто. Выход нашли быстро. "Вездессущий" (по меткому выражению Алексеича) охотник Дима в этот день убил сову. В дырку затолкали ее остатки с перьями. Вышло, будто бы в полете самолет столкнулся с птицей. Записали пилоты "происшествие" в бортжурнал и спокойно улетели. На следующий день крыло, как новенькое, со свежей заплаточкой, и никаких гвоздей.
Все-таки классный самолет АН-2. Полвека на нем летают – сноса нет. Лучшего и более надежного пока еще не изобрели. Где он только не порхал, трудяга. И в Каракумской пустыне, и в Заполярной тундре, и в горах. И на воду садится, поплавки вместо колес переставить и готово. Никаких аэродромов ему не надо, может спокойно на проселочную дорогу сесть. В Краснощелье, лопарском поселке, полоса из сплошного песка, мелкого. Никаких загвоздок ни со взлетом, ни с посадкой. У любого другого самолета, что покрупнее, шасси тут же в песке завязнут, а для этого - все нипочем. Единственная погрешность – скорость малая. Ну так тише едешь – дальше будешь…

Получилось так, что нам с Катькой пришлось одним целую неделю объекты снимать. Алексеич с Лешей умотали по бумажным делам в Кировск. Прилетел АН-2, мы с Катькой загрузились. Впереди, в салоне маленький люк открывался, туда одну камеру вставили, панораму снимать. А сзади в хвосте в дверной иллюминатор другую камеру вмонтировали для съемки перспективы. Короче один оператор вертикаль снимал, другой горизонталь. Я занял место у люка, Катька в другом конце самолета, у двери. Одели шлемофоны. Пилоты по карте должны были ориентироваться и нам команды давать, когда "пуск", когда "стоп". Только самолет взлетел, Катьке дурно сделалось. Она аккуратно легла на боковые сиденья: "Я не могу, мне плохо, меня тошнит". И отрубилась. Я оказался один. В одном конце одна камера, в противоположном - другая. Тут команда в наушниках – "пуск!" И я как Фигаро стал носиться по самолету. Одно АФА включил, побежал к другому. А самолетик качает, болтает, крутит – ямы воздушные, ветер порывами, и меня внутри как шарик бильярдный – от борта в лузу, от борта в лузу. Только слышу в наушниках: "Пуск! Стоп! Пуск! Стоп!" Три часа я так бегал. Наконец сел самолетик. Катька очнулась. Я ей помог из салона выйти, хотя меня самого, можно было спокойно выносить.
Когда прибыли Алексеич с Лешей, снимать стало полегче. Теперь можно было в самолетике и отдохнуть, и в окошко посмотреть. Тем более, что осень наступила. А если на тундровую осень с высоты смотреть, кажется, будто в Небесной галерее кто-то каждый час лампы цветные невидимые переключает. Летишь на съемку – одни цвета, возвращаешься – уже другие.
У дельтапланеристов ЧП случилось. Они же все охотники. Особенно один из них "вездессущий" Дима – охотник-рыболов-спортсмен. Захотелось ему свежего мясца, он и завалил олениху. Диких оленей в тундре фактически нет. Ходят стада с метками на ушах, чтобы пастухи не путались, где свои, где чужие. И олени полуручные. Я же говорил, что даже хлеб из рук у меня брали. Вот он такого оленя и пристрелил. Пришел весь в крови, счастливый, гордый: "Братцы, оленя уложил!" Подошел я к нему и говорю: "Слушай, Дима, если бы олень был дикий, и ты бы за ним тридцать километров бежал, выслеживал один на один – это охота, это честно. А этот домашний. Он тебя подпустил на пять метров и ты его долбил жаканами, пока тот не упал. Это все равно, что корову убить. И называется твое действие не охотой, а скотобойней. Здесь место загадочное, свои законы. Не хочу каркать, но пойдут теперь неприятности. Лучше вам завтра не летать". Сказал, как в воду глядел. На следующий день запускает Дима на французском дельтаплане движок, собирается взлететь. Камушек попадает в винт и разносит его в щепки. Хорошо, что дельтаплан взлететь не успел. История продолжается. Возвращаемся мы с полосы с Алексеичем в свой домик. У Алексеича ведро в руках. Он себе правило завел – ведро грибов по дороге собирать. Мы уже на них смотреть не могли. Каждый по целому мешку сухих грибов насушил у печки. Но Алексеич остановиться никак не мог. Каждый день с ведром, пока с полосы топаем, он их прямо с дороги срывал.
Возвращаемся мы, слышим, как дельтаплан в воздухе жужжит. И вдруг - тишина. Движок в полете заглох. И дельтаплан на наших глазах начинает резко снижаться – падать. Мы к нему бежим. Хорошо, что пилот Петя сумел на дорогу спланировать, а не на кусты и камни. Грохнулся он не сильно. Мы к Пете: "Живой?" Петя нам: "Хорошо, что не на деревья упал, а то бы покалечился. Трубопровод перекрутило, трубку зажало. – и ко мне обращаясь, неожиданно сказал: - Ты прямо мистик. По неволе в чудо поверишь. На фигa мы это мясо жрали? Два ЧП за один день". Отвинтил Петя крыло, мы с ним его на плечи взвалили, на полосу потопали. Алексеич тачку трехколесную с мотором на веревке покатил вслед за нами. Так и катил – в одной руке ведро с грибами, в другой веревка с тачкой.
Всего один раз я летал на дельтаплане, больше не полечу. В тот день зазнобило меня, температура резко поднялась. Короче – простудился. Продуло на полосе. Неугомонный спасатель Леша тут же предложил мне, как обессилевшему больному, лететь в наш домик на дельтаплане. И я, как последний дурак, согласился. Петя выкатил двухместный французский дельтаплан, завел: "Готово!" Надели на меня шлем с глухим забралом, сунули в руки бидон двадцатилитровый для воды. Петя на обратном пути решил водички ключевой из нашего родника прихватить. Сел я на стульчик подвесной, матерчатый, ноги в воздухе болтаются. Пристегнулся ремешком. Петя устроился впереди, газанул, и мы взлетели. Ветер встречный, ледяной задул по-дикому. И тут я почувствовал, что приходит мне капец. Сопли, слезы ручьем потекли, а утереться не могу – в руках бидон, да и до лица не доберешься. Шлем, зараза, мешает. И болтаюсь я в люльке над бездной, как отвес строительный на веревочке. Внизу речка змеится, озерца, болотца, но мне уже не до любований пейзажами, всю рожу соплями и слезами залило, хоть выпрыгивай. Минут пятнадцать мы летели. Я за это время весь фольклор матерный прохрюкал через забрало. Но Петя моих проклятий не слышал. За моей спиной движок работал. Он же, сволочь, без глушителя ревет. Пассажира глушит! Непродуманная система. Тоска собачья. Я уже представил, как первые летчики на "Фарманах" летали. То же самое, наверно, бедняги, испытывали. Настоящие герои. Не помню, как сели. Дельтаплан по вездеходной дороге, по камушкам запрыгал. Петя меня вытащил из люльки, шлем расстегнул и я, прямо с земли охапку мха подцепил, морду мокрую вытер. Сил ругаться уже не было, все силы где-то в небе порастерялись. Зато умным стал. Следующий раз расстреливать будут, все равно в этот драндулет не сяду. Пусть другие на французских дельтапланах летают, кайф ловят. Я уже свой поймал. Бyдя! Наглотался соплей. Кто следующий?


Жили мы вчетвером в своем домике мирно, дружно. Можно прямо сказать – из одного котелка хлебали. Алексеич усердно заботился о моем вегетарианском рационе. Сначала варился суп или каша без мясных добавок. Выдавалась мне порция, а затем остальные добавляли в варево тушенку. Каждый был счастлив. Но мирная жизнь наша длилась не вечно. Стали мы с Алексеичем замечать, что Катька с Лешей шепчутся. Какие-то тайны у них появились. Ну появились и ладно. Но дошло до того, что сидим мы как-то за столом, беседуем, и тут Леша наклоняется к Катькиному уху: "Шу-шу. Шу-шу". Проворковал ей что-то, они смеются. Ну прямо заговорщики. Мы с Алексеичем, как два барана только глазами моргаем. Другой раз – шу-шу, шу-шу. Ну если не в моготy пошептаться, выйди в тундру и секретничай на здоровье, сколько душе угодно. А открыто, при всех шушукаться не солидно как-то. Алексеич терпел, терпел, не выдержал: "Виктор, можно вас на минуточку".
Выходим мы с ним на улицу и его прорвало.
- Не понимаю, - говорит, - как так можно. Все-таки живем одной семьей, одним коллективом. Надо же какую-то этику соблюдать элементарную. На глазах у всех перешептываться просто непорядочно. Неужели они не понимают, что оскорбляют нас своим поведением?
Я ему:
- Владимир Алексеевич, а что вы, собственно говоря, волнуетесь? Давайте тоже начнем шептаться. Посмотрим, как им это понравится.
Заходим мы такие бодренькие, радостные в домик. Леша с Катькой чай с вареньем пьют, воркуют. Присаживаемся за компанию. Сидим молча, и тут я наклоняюсь к Алексеичу и шепчу ему на ухо: "Владимир Алексеевич, операция возмездия началась. Обратите внимание на их круглые глаза!" Он мне в ответ тоже на ушко: "Я бы заметил, что глаза у них даже не круглые, а уже квадратные!"

Действительно, было на что посмотреть. Леша застыл с чайной ложкой во рту, уставился на нас. А Катька просто рот открыла и забыла закрыть. Я опять к Алексеичу наклоняюсь с серьезным видом, шепчу: "Шоковая реакция. Как бы откачивать их не пришлось?"
В это время Леша очнулся:
- Вы чего? – спрашивает удивленно.
Мы делаем непроницаемое выражение лица.
- Ты о чем, Леша, все хорошо! У вас своя беседа, у нас своя!
И только тут до них начало доходить наше загадочное поведение. Леша сидел с каменным лицом. Катька, напротив, залилась краской и горела. Посидели в такой неловкости минут десять. Леша не выдержал, во двор вышел, начал дрова колоть. Он, если что-то начинал делать, всегда в одиночку. Редко просил, чтобы ему помогли. Работал, как коммунист, из одноименного фильма. И в этот раз он колол, колол, хотя дров было полно заготовлено. Мы не выдержали вышли на свежий воздух, за пилу взялись. На этом инцидент был исчерпан. Помирились. Жизнь опять потекла полноводной бурной рекой.

На следующее утро я впервые увидел лопарей. Местность раньше Лапландией называлась, той самой Лапландией, где Снежная Королева жила. Лопари – местные жители этой страны. В них многие крови перемешались – и финская, и поморская, и русская. Говорят они по-русски, но с ударением на "о" с вологодским акцентом. Хотя у них и местный лопарский язык существует. Названия кругом: Шуурурта, Ягельурта, Цицныкура-Боллоурта… Короче, это местные чукчи. Занимаются в основном оленеводством, рыболовством, охотой.
Издалека послышался звон колокольчиков и возникли нарты, запряженные оленями. Упряжка остановилась возле нашего домика. Я выбежал с фотоаппаратом: "Здравствуйте!" (Я забыл упомянуть, что в тундре особое состояние испытываешь при встрече с себеподобным. Там же человека по полгода не видишь и естественно каждой живой душе рад. Поэтому человека там встречаешь, как близкого друга, если не брата. Чувства такие же, как у Робинзона Крузо при встрече с Пятницей). Вышел навстречу старик в кухлянке и парнишка в телогрейке. Улыбнулись:
- Геологи! Хорошо. Геолог наш друзяк. Давай чай пить.
Я им:
- Идемте в дом, покушаем.
- Нет. Нет. Торопимся. У нас все с собой.
И дальше я наблюдал такую картину. Откинул старик шкуру с нарт, достал чайник закопченный, тут же из ручья наполнил его. А в это время молодой в мох шест горизонтально вбил. Палочку достал и шустро-шустро настрогал на ней стружечек, причем, стружки так на палочке и остались. Старик ловко приладил чайник на шест, а молодой палочку со стружками поджег и щепочки стал в огонь подкладывать. Все их действия заняли полминуты, не больше. Я такой скорости, слаженности движений, даже у фокусника в цирке не видел. Водичка закипела. Чай разлили по железным кружкам, достали сахара колотого: "Угощайся!" Я обратил внимание, что у них олени в упряжке с одним спиленным рогом. Они закивали, заулыбались, объяснили просто: "Чтобы друг дружке глаз не выкололи". Жалко, что торопились они. Попрощались тепло и поскользили их нарты прямо по мху. Я-то думал, что на этих салазках только зимой ездят. Оказалось, что и летом во всю катаются.


В конце сентября начались северные сияния. Причем нам повезло, мы видели шатровое сияние. К вечеру уже заметно темнело, не смотря на полярные дни. Морозы к ночи крепли. Ручеек перед нашим домом ночью промерзал насквозь, а днем оттаивал. Через ледяные узоры текла хрустальная вода. Мох утром леденистой серебряной корочкой покрывался. Потрясающие контрасты пошли. Вообще, осень в тундре начинается с цветового гулянья. Вдруг мох становится из зеленого каким-то фиолетовым, фиолетовое на следующий день переходит в бордовое. Березки карликовые с маленькими зелеными листочками в пятачок величиной. Идешь на полосу, видишь – среди зелени один желтый листик торчит. На всей зеленой кроне, всего один листочек золотой. Возвращаешься с полосы, их уже таких золотых с десяток наберется. Прямо на твоих глазах осень золотые монетки чеканит. На второй день идешь, уже полдерева в золоте.
Однажды вечером мы сидели в домике, грелись у печки, слушали истории Алексеича, пели песни под гитару. От нечего делать решили с Лешей сыграть в буриме, (есть такая игра в рифмы). Я по натуре оптимист, в отличие от мрачного Леши. Даю первую фразу: "Над бескрайней тундрой ворон". Леша придавил: "Прокричал тревожным криком". Мне досталось сочинить рифму к "криком", да еще, чтобы повеселей вышло: "Толи кашлял, толи кликал" Леша с тупым упорством выдал сразу две мрачные фразы: "И сорвался черным бликом. Будто смерти пожелал". Я опять попытался выбраться из Лешиной могилы: "Там у вешних синих скал". Леша, с упорством маньяка, снова придавил: "Голос птицы замирал…" Чем окончательно размазал меня по стене своей гнусной обреченностью. Тяжело воевать с пессимистами. На их стороне, как у дальтоника два цвета: серый и черный. Как таких прошибешь, чтобы не оставить им места для послесловия? Крепко я призадумался, поднатужился и выдал: "Я поймал его в прицел. Хотел сбить, да пожалел". В целом получилось совсем неплохо:

"Над бескрайней тундрой ворон
Прокричал тревожным криком.
Толи кашлял, толи кликал
И сорвался черным бликом,
Будто смерти пожелал.
Там у вешних синих скал
Голос птицы замирал.
Я поймал его в прицел.
Хотел сбить, да пожалел".
Посмеялись мы над своим произведением, и вдруг Алексеич неожиданно спрашивает: "Послушайте, друзья, а вы не слышите звона в ушах, или мне одному он мерещится?"
И опять мы все в один голос заговорили, что действительно звон слышится. У меня давно в ушах звенело. Но я думал, что это давление после полетов восстанавливается. Оказывается у всех колокольчики внутри играли. Еще один феномен необъяснимый. Стали прислушиваться, и вроде звон шел с улицы, как будто где-то далеко в колокол ударили и звук на одной ноте так и остался звучать. Или как будто подстанция где-то работала на высокой частоте. Но какие здесь подстанции? Ближайшее жилье за 200км. Тогда Алексеич гипотезу выдал: "Это в районе Мурманска сверхглубокая скважина работает. Почва резонирует и до нас доходит". Леша ему: "Алексеич, не смеши. До скважины 400км". Стали мы прислушиваться. Слушали, слушали, и тут звон, вроде сильнее стал, с переливами пошел. Мы уже не дышали, как завороженные слушали. Я еще подумал: "Вот так коллективно с ума сходят". Ближе, ближе колокольчики, совсем рядом. И вдруг собака залаяла. Мы на улицу выскочили. Оказалось, лопари приехали! Нарты оленьи заскользили по мху и остановились. На них двое сидели в широких кухлянках, с шестами погоночными в руках. Но что меня больше всего поразило, так это собаки. Стая голов в десять, как только нарты остановились, тихо окружила их и залегла во мху. И все это молча, без лая, без шороха. Залегли собачки, лаечки северные – шерсть длинная, глаза умные, на нас ноль внимания. Не то что московские шавки – ни за что, ни про что с ног до головы облают, всю злобу хозяйскую на тебе сорвут.
Поздоровались мы радушно. Лопари в соседнем домике решили на ночь остановиться, хотя мы их к себе приглашали. Как только они расположились, к нам в гости пожаловали. Вошли два здоровых мужика в кухлянках, застеснялись. Сели за стол. Леша спирта протирочного полбутылки достал. Они рыбину красную копченую на стол выложили (местный деликатес), кусок оленины сырой. Познакомились. Одного звали Лазарь, другого Матвей. Лазарь раскосоглазый, внешностью ближе к северным народам. Матвей с виду европейской наружности, но оба при этом родные братья. По-русски говорили свободно, с оканьем вологодским.
Выпили, закусили. И тут Матвей меня неожиданно спросил: "А ты что рыбу и мясо не ешь? Вегетарианец что ли?" Я опешил. По виду они люди простоватые. Класса три, наверно, закончили. Ни радио у них, ни книг, ни телевизора. Откуда им такое слово известно? Матвей, увидев мое замешательство, заулыбался: "Вы, небось, думаете, что мы здесь совсем дикие? У нас вон и рация имеется, и радио. Что-то понимаем, не совсем лесные. Вегетарианец, это который мясо не ест. Верно?"
Я ему: "Да, правильно. Просто я удивился. Подумал, что вы действительно люди дикие". Они засмеялись. Понравилась им моя откровенность. И завязался разговор. Я им про оленя рассказал, который хлеб из моих рук ел. Лазарь объяснил: "Редкий случай. Обычно они летом к себе никого не подпускают из чужих. Но, видно, от тебя духом травяным несет. Олень чует, что ты не мясоед, стало быть не хищник, а свой. Вот и подпустил к себе". Поели мы, разомлели. Из меня вопросы на их головы посыпались. Что делать, водится за мной такой грех – вопросы задавать, особенно местным жителям. Хочется же узнать обычаи, быт, нравы. Кто знает, может когда-нибудь и самому придется оленей пасти?
- Интересно, - спрашиваю, - вы все лето в тундре вдвоем оленей пасете. Неужели друг другу никогда не надоедаете? Как насчет психологической совместимости?
Матвей засмеялся:
- А когда время поругаться приходит, мы молча, не сговариваясь, разъезжаемся. Лазарь – в одну сторону, я – в другую. Верно, Лазарь?
Лазарь согласно закивал в ответ.
- А через неделю, - продолжал Матвей, - мы встречаемся. Вот и вся психологическая несовместимость. Отдохнули недельку друг от друга и опять вместе. Дороги мы все здесь знаем, следы читаем, не разминемся.
- А как вы оленей ловите?
- Аркан накидываем.
- Как ковбои техасские?
- Да, может, и половчее.
- Хвастаетесь?
- А ты вставай вон к тому камню, увидишь, - Матвей в окошко
рукой показал. Там метрах в пятнадцати от дома из земли валун торчал. Мы все на улицу высыпали. Стемнело, но не очень. Залез я на камень. Стою, жду что дальше будет. Зрители вместе с Матвеем у крыльца столпились. Матвей веревку на земле кольцами разложил.
- Готов? – кричит мне.
- Готов!
Я моргнуть не успел, как какая-то сила меня с камня снесла. Очухался с веревкой на груди. И все ржут. Что ни говори, классно они арканы кидают. Куда там ковбоям киношным? Шелуха по сравнению с лопарями.
Алексеичу собаки их очень понравились. "Жаль, - говорит, - нельзя в Москву щенка взять. Умрет в городе". И с такой тоской это сказал, чуть не заплакал. Тундровые собаки, они же особенные, преданные. Лопари их работать заставляют. В упряжках они бегают. Скот пасут, охраняют. И дисциплина стальная. Если собака в дом без спроса заходит, ее тут же пристреливают. Еда для них – плата за работу. И они этот закон усвоили четко. Но самое потрясающее, это то, что они при такой суровой жизни совершенно незлобивые. Ты ее гладишь и никакой агрессии в ней нет. Абсолютное дружелюбие.
Только поздней ночью мы, полные впечатлений от встречи, разошлись смотреть счастливые сны. Но не долго мы их смотрели. Где-то часа в два ночи раздался с улицы дикий Лешин крик: "Скорее! Скорее! Выходите! Быстро!" Мы тут же сообразили, что на него медведь напал. Похватали первое, что под руку попалось, выскочили раздетые. Видим странную картину: стоит посреди двора Леша и в небо пальцем тычет: "Смотрите!" Смотрим мы на небо и рассудок наш начинает потихоньку шататься. Прямо над головами цветное свечение переливается. Я скажу откровенно, полярное сияние описать невозможно. Его нельзя представить, невозможно даже на камеру заснять, его можно только видеть наяву. Могу еще сказать, что если какому-нибудь безбожнику-атеисту показать подобное зрелище, ручаюсь, он тут же поверит в Бытие Божие. Это, своего рода, небесное откровение. Разноцветный огонь бегает по небу с быстротой мысли. Вот цветной змей над головой застыл, изворот, и хвост у него уже на горизонте. Искусственно такого не создашь. Наш глаз с древности привык к облакам – они по небу двигаются не спеша, медленно. А здесь скорость мгновенная. То цветное свечение неожиданно замирает и, как гармонь начинает разворачиваться и сворачиваться, тут же внезапно убегает… Ну просто живая штука, точно живая! Над нами купол цветной образовался. Переливается, дышит. Весь спектр солнечный на черном небе. Редкое явление – "Шатровое сияние". Холод на улице собачий, но мы обо всем на свете забыли. Тут Лазарь с Матвеем из своего домика вышли: "Случилось что?" Увидев, что мы в небеса уставились, успокоились, заулыбались. Мне неожиданно мысль в голову пришла. Спрашиваю у них:
- В ушах звон от полярного сияния?
Матвей в ответ:
- А у вас в ушах что ли звонит?
- Звенит.
- А у нас уже давно не звонит.
И тут я понял причину звона. Он возникает от тишины. Если городского человека в полную тишину на несколько дней поместить, он может с ума сойти. Чтобы такой неприятности не случилось, мозг сам начинает вырабатывать шумовой фон, чтобы постепенный переход был, не резкий. А по мере адаптации звон в ушах проходит. Вон у лопарей уже не звенит. В нас, горожанах, какой только гадости внутри не накопилось: и смог, и нитраты, и неврозы, а теперь еще и шумы. Долго же нас лечить придется!